Любовь мертвого к живым

Жизнь обещала быть другой. Но обманула. Любовь была похожа на радость. Но задавила. Об этом – спектакль Ивана Орлова по пьесе Дмитрия Богославского "Любовь людей" в новосибирском молодежном театре "Глобус". Режиссеру – 20 лет. Драматургу 25. Актеры тоже гораздо младше сорокалетних персонажей. Но далеко не юношеский message они посылают аудитории. Мир, созданный молодежной командой, ощущается как тупик – жизнь прожита и все позади. При этом бьющий наотмашь спектакль получился не столь жестким, каким мог бы стать. Режиссер в своей дебютной работе не рискнул вынести на сцену ее главное событие, ставшее решающим для героев.

Пьесе "Любовь людей" присуждают всевозможные призы на конкурсах драматургии, сравнивая с античной трагедией. В "картинах из жизни в преддверии зимы и ожидании лета", как обозначено в подзаголовке, – вовсе не жизнь, а морок. Зима – не время года, а состояние души. Нужда. Пьянство. Побои. Насилие. В полубезумном монологе Люська приходит к решению убить изувера ("Зачем нам папку любить, если он нас не любит? Мы лучше папку убьем. Зачем он нам такой нужен? Убьем папку?"). Задушила подушкой, оттащила в сарай, порубила свиньям. В версии "Глобуса" этих "картин" нет. Вместо них – монотонное гудение двух нот, извлекаемых из мехов аккордеона. Едва Колька (Георгий Болонев) начинает бесноваться и орать, как Люська (Наталья Тищенко) отключает мозг и уже ничего не слушает и не слышит, тупо раскачиваясь под это гудение. Весь спектакль – такое же неторопливое гудение, размеренное, медленно раскачиваемое действо, как если бы человек рвался из своих пут, но так и оставался бы в них. Лишь любовные танцы первого парня на деревне Чубаса и продавщицы Машки под "рюмку водки на столе" полны драйва, обещающего страстное слияние и сладостное забвение. Но атрибут гарцующего ухажера – всего лишь шуршащие пакеты, в которых он унесет пиво. Машка (Мария Кондратьева) останется одна, и это еще не самый печальный исход.

На сцене разбросаны ящики из-под тары, ржавые бочки, рваные расшатанные стулья, выщербленные колченогие столы. Персонажи одеты в кеды, треники, фуфайки и как пик моды – адидасочные три полоски. Захолустная, грязная, тупая русская деревня. Не столько богом забытый населенный пункт, сколько, как у Кирилла Серебренникова в "Юрьевом дне", засасывающее душу пространство, из которого нет и не бывает выхода. Это пространство ощущаешь физически. Беременным женщинам и аллергическим больным присутствовать в нем не рекомендуется (были случаи, когда к выходу пробирались посреди спектакля): льются потоки воды, рассыпаются пуды муки, и, что уж вовсе невыносимо, в финале громыхают бросаемые в груду доски, от коих тяжелой взвесью подымаются клубы пыли – метафора грубости жизни, которая бьет тебя и бросает плашмя.

Что можно почувствовать в этом пространстве, кроме скуки, отчаяния и ненависти? Птицы в неволе не размножаются, любовь на гиблом месте не выживает. Темное беспощадное бытие опускается до тупого повседневного быта. Персонажи хотят любить и пытаются любить – ничего не получается, все вырождается в какие-то корчи и ломки. Праздничный Чубас (Денис Малютин) и его податливая красотка Оля (Ирина Демидова) нашли работу в Москве, но это исключение, в силу которого еще неумолимее кажется правило. Круглощекий жизнерадостный Иван (Руслан Вяткин) млеет, когда говорит о Насте (Анна Михайленко), такой же рыжей, будто они одной крови. Но у нее выцвели веснушки, еле прорисована нитка рта и тускнеют глаза злобного зверька."Странная любовь у людей. Был бы птичкой – распушил перышки, и готово. А тут думай, а тут гадай, а тут хер знает вообще что делать", – мается Серега  (Владимир Дербенцев). Люська, став его женой, постепенно съезжает с катушек: по законам античной трагедии за убийство надо платить, и законы эти сильнее, чем законы справедливости, коих, впрочем, и вовсе не существует. Как не существует уголовного кодекса для Сереги, в котором человек побеждает мента.

Жизнь может спастись только иллюзией, тень отца Гамлета реальнее самого отца, призрак Кольки появляется бесшумно, но осязаемо. Люська ведет с ним бессвязные диалоги, придумав Кольку таким, каким он мог бы быть, если бы не… Если бы не жизнь. В пограничном состоянии между жизнью и смертью получается говорить, слушать, понимать и жалеть друг друга – и навсегда замолчать рядом с живыми.

"Не может быть зима такой долгой", – в прострации повторяет Серега после того как задушил Люську подушкой, той же, которой она прикончила Кольку. Избавив ее от неподвижного сидения перед безжизненным телевизором, который ничего не показывает, но гудит все громче и громче. А после снял с брюк ремень. И если в пьесе Люська остается жива, и в этом ужас судьбы, приговорившей ее к вечному покаянию и вечному безумию, то в спектакле этому жуткому любовному треугольнику дается иллюзия свободы. Так и не разобравшись со своею любовью в жизни, Колька, Люська и Серега один за другим уходят в мир иной, а там… Мы не знаем, что там. Мы знаем, что – здесь.